Гоголевская сатира на сцене Лезгинского театра, мастерски воплощенная режиссером Дмитрием Павловым. Своей интерпретацией «Женитьбы» он вдохнул новую идею в жизнь пьесы и при этом сохрани верность гоголевской природе.
Занавес открыт. Полумрак. Настороженно озирающийся Подколесин словно ползет по запутанным закоулкам северного города. Вязкость чиновничьей действительности Подколесина (Эмиралиев Гамзабег), зараженная апатическим тонусом существования, сгущается атмосферой полусна при появлении на сцене призраков-девушек, разыгрывающих и щекочущих страх героя.
Эти небесные образы – прямое отражением гоголевских аллегорий – известные представители потусторонних сил в веренице русалок, ведьм, чертей и призраков. Они вырастают на твердой фольклорной почве, овеянной романтическим ореолом, не отягощенной эффектом реального ужаса, и все же сводящихся к насмешливому тону над суеверностью мировосприятия простого человека. Перевоплощение красоты в безобразие, когда за белой фатой вырастает чудовищный то ли нос, то ли клюв или устрашающий пятак, а после снова белеет нежность девичьих очертаний. Накал страха догорает и его эфемерность перетекает в былую призрачность. На сцене вместе с тем скользят личные авторские намеки, увязывающие идею в лоне женщины, претворяющей хаос, вносящей разлад и демонические начала.
Гамзабег Эмиралиев уверенно существует в знакомой формуле жизни Подколесина: в его нерешительности, вялости и игнорирования внешних событий, что вызовет некий диссонанс в монотонной жизненной плоскости холостяка. Подколёсин словно висит воздухе, пытаясь разглядеть светлость навязываемой женитьбы. Но при появлении друга Кочкарева (Казбек Думаев) все одномоментно оживляется. Этот персонаж нагло и дерзко перехватывает у Феклы роль свахи себе.
Агафья Тихоновна в исполнении Амалии Керимовой заиграла живым, ярким настроением образа, с детской капризностью, наивностью и даже с некой просвечивающей задорностью. Топнет маленькой ножкой и говорит: «Нет, такого не хочу!», а какого и сама не знает. Желая примерить лишь дворянский статус, она бросает жребий на судьбу, но пазл идеального жениха из губ Никанора Ивановича, с щепоткой развязности Балтазара Балтазаровича да дородностью Ивана Павловича так и не складывается и теперь, кажется, побег в окно будет более выгодным решением для нее, нежели чем для нерешительного Подколесина.
Появление актрисы в кигуруми панды, а после в подвенечном платье, заставляет прыгать зрителя через временные пространства, но современность не снимает отпечаток с типизации героев и постоянно держит их в фокусе внимания.
От расстроившегося замужества остается белый вздернутый огромный бант на голове Купердягиной, который, несмотря на плачевное состояние брошенной невесты, смотрится очень одобрительно, предвещая спасение от претендентов на руку и «каменный» дом купеческой дочери.
Отдельного внимания заслуживают характеры и образы несостоявшихся женихов Агафьи Тихоновны. Эффектно появление Жевакина (Валерий Сулейманов) в его полуморском костюме, с выглядывающим из-под старого бушлата тельняшки, в безупречном сочетании постоянно сползающих широких в пол брюк, немного открывающих вид на горчичные конверсы. Он неловко врывается в незнакомое ему доселе общество, где по одну сторону – говорящая фамилия Яичница (Саидин Думаев), которому так несозвучна серьезность, расчетливость и грозность характера, а по другую – эдакий «мещанин во дворянстве» господин Анучкин (Руслан Пирвердиев), совершенно отчужденный от мнимых идеалов высшего общества, в которые он при своей подражаемости светскому эталону никак не может вписаться.
Изначально прорисованная словоохотливость и неутомимость характера в его пластичной резкости, неловкости телодвижений сводится к минимуму в печальном монологе Жевакина: в желании вкусить «лакомый кусочек» он «прокусывает» себе руку. Свою жизнь отставной офицер проживает в пределах страстной мечты и случайно пойманный образ внушает ему недостижимый идеал, который во многом оправдывает безотрадный исход героя.
Роль свахи Феклы Ивановны сыграла Фаризат Зейналова. Пожалуй, один из самых типических характеров, со свойственной для образа невесомостью действия, без всякой обремененности, не терпящей в своей мотивировке никаких возражений. «Лгунья!», «Старая крыса!», – какими только щедрыми фразами не угощают ее другие персонажи.
Дмитрий Павлов воспроизводит гоголевскую прямолинейность взгляда на российскую действительность, потому образы полны комизма и охвачены сатирической широтой, насколько в силах исчерпать себя гоголевская ирония.
Гротескность и гиперболичность занимают доминирующее звено в сценических перипетиях. К примеру, бесконечный в длину седой волос Подколесина, запутывающий героя в клубок ужаса под сардонический смех Феклы Ивановны, или несоразмерно огромный стул, который вращает героя по кругу.
Образ круга возникает еще в начале пьесы, а после буквально окольцовывает и обхватывает в самый центр Агафью и Подколёсина. Однако ему не суждено уменьшится и засверкать на безымянном холостом пальчике надворного советника, и обруч, что катится по сцене и кружит Ивана Кузьмича, расширяет ассоциативный ряд, размножаясь смыслом магической преграды от нечистой силы.
Насыщенность подобранных образов поддерживается и композицией сцены. Павлов задает полотно спектакля в темных тонах в окружении вращающихся зеркал, что играют бликами по залу.
У режиссера и зеркальность непрозрачна и чиста в отражении: в ней все живет здесь и сейчас, но застенчиво прикрыто шершавой крапинкой небрежной растушевки, где-то разбросаны черные пятна, словно густо стекающие капли чернил, где-то мельком просвечивает бледнеющая рыжесть недавно гостившего города. Герои спектакля появляются и теряются в зеркалах, возникают в зазорах, порой останавливаются и не рискуют в них растворятся, при том сами в своем движении персонажи абсолютно неуловимы: с них снимается всякая физически ощутимая видимость, как бы отождествляя их с мыслями, тревогами и смутой.
Отражаясь в зеркалах, герои остаются слепы к своими слабостям, но щедрый зритель карает эту порочность смехом.
Дмитрий Павлов расширяет инсценируемый бытовой узел комедии, который, обрастая мистическими мотивами, сумрачно плывет по сцене.
Сюжет спектакля гармонично разбавлен в границах комизма, мистики и трагического ключа, как бы открывая Гоголя в полный рост за каждым образом, за действием и даже за неприглядной фразой. Комедия перестает быть просто развлекательной и вращает на сцене сложную символику жизни, порой непредсказуемую и неподвластную пониманию. Таков автор и таким же видит его режиссер, оставляющий за каждым право задуматься над полной мысли и чувства постановкой «Женитьбы».
Фото: Заур Гаджиев